— Вы, парни, куда-то едете или просто едете?
— мы не поняли вопроса, а это был чертовски хороший вопрос.
Джек Керуак. В дороге.

Едва мы успели отъехать от Сьерра-Невады, меня тут же неумолимо потянуло в сон. Мерное урчание двигателя нашего подержанного «Шеви» 81-го года выпуска вскоре сменилось яростным, натужным рёвом: Даллас догнал стрелку спидометра до восьмидесяти миль в час, только вырулив на скоростное шоссе вдоль реки Сакраменто, поэтому не рассчитанный на столь серьёзные нагрузки автомобиль тотчас же принялся издавать весьма подозрительные механические звуки — обеспокоенно прислушиваясь к ритмичному скрежету, я первое время наблюдал за холмами, подъемами и спусками, покуда те не сменились потонувшей в зыбком сумраке гладью залива, а там, сам того не заметив, благополучно провалился в ленивую полудрёму. Мои словоохотливые сотоварищи, тем временем, не упускали возможность подметить да хорошенько обсудить и прокомментировать всякую примечательную мелочь, встреченную ими в дороге — будто бы на такой скорости, в самом деле, они что-то могли различить! Насыщенная, густо замешанная тьма проглотила «Шеви» ещё до того, как побагровевшее солнце в спешке укатилось за горизонт, поэтому в череде стремительно проносящихся мимо рекламных щитов, заправок, захудалых закусочных и стоянок дальнобойщиков мои друзья могли различить лишь те, что удостоились быть освещёнными одним или даже двумя работающими фонарями. Время от времени выныривая из забытья, я вновь и вновь становился невольным свидетелем жарких споров и обсуждений тех или иных эпизодов из жизни Большого Билла, Фрэнки, Мо и самого Далласа — вон-де, точно такой же «Понтиак», что минутой ранее пронёсся мимо нас, пару лет назад протаранил старенький грузовик Мо — бедняга три месяца ходил в шейном корсете и посасывал пиво исключительно через трубочку — весьма прибыльный сезон сбора кукурузы тогда благополучно прошёл мимо него, или, например, случалось разглядеть в темноте наглухо заколоченную закусочную — точно в такой же мамаша Билла проработала всю свою неприлично долгую жизнь, ежедневно производя на свет Божий десятки, бесчисленные десятки безнадёжно пережаренных яичниц — зловещий хруст промасленной корочки преследует бедолагу-сына, буквально выросшего между горячей плитой и станцией выдачи и по сей день. Пьяные выходки и случайные встречи, необыкновенные попутчики, каждый со своей уникальной историей и здоровые — как на подбор — денверские детишки, до отказа набившиеся в кряхтящий школьный автобус — казалось, каждая сухая коряга, брошенный остов ржавого автомобиля, группа туристов с огромными рюкзаками и просто непроглядная тьма дороги, уходящей ввысь к усыпанному звёздами небу вызывали в сердцах моих попутчиков приятные волнения, возрождали в памяти позабытые детали прошлых событий. Мне же никак не удавалось устроиться на протёртом сидении поудобнее: я крутился так и этак, пробовал пристроить голову к стеклу и к округлой спинке, поднимал колени кверху и сползал едва ли не на пол, ругался, засыпал, вздрагивал от очередного взрыва смеха, снова ворочался и молил милосердные Небеса, чтобы те ниспослали мне в Сан-Франциско какую-нибудь возможность как следует выспаться — в отличии от ребят, я никак не мог приспособиться к специфике ночных переездов и поэтому всякий раз невыносимо страдал, обессилев от хронического недостатка сна.

К шести утра все спали как ангелы, вповалку, распространяя вокруг себя крепкий хмельной «аромат». «Шеви» подскочил на ухабе, и я внезапно очухался, мигом стряхнув с себя болезненное забытье. Рассвет ещё только занимался, дорога была пуста, и я тут заметил, что Даллас и сам порядочно клюёт носом: насторожила меня, в первую очередь, полная тишина и отсутствие привычных реплик с его стороны — даже при мирно сопящей аудитории он обыкновенно продолжал вещать о том и сём, успешно замещая неисправное радио. Выпроводив его на заднее сиденье, я с готовностью сел за руль и вскоре доставил честную компанию прямиком к сонному, молчаливому Фриско. В погожий воскресный день город просыпался весьма неохотно, а на дороге встречались лишь редкие любители ранних разъездов — кроме обыкновенных легковушек, мне встретилось целых два фургона с деревянными прицепами, где между досок то и дело выглядывали любопытные морды породистых лошадей. Незадолго до Оклендского моста я притормозил у автозаправочной станции, намереваясь раздобыть что-нибудь съестное да залить в себя галлон крепкого, обжигающе горячего кофе. Потягиваясь и поочередно хрустя задеревеневшими суставами, мы все понемногу выбрались из салона, зевая во весь рот и принюхиваясь к утренним запахам. Пока Билл и Мо расплачивались за бензин, мы с Фрэнки и Далласом во всю предавались чревоугодию. Следуя традиции, я тут же весь перепачкался в горчице и уронил на землю хвостик от сосиски, но Даллас поделился своим третьим хот-догом со мной, поэтому я, в общем-то, не очень расстроился по этому поводу. Мы планировали остановиться в Фриско на пару-тройку недель, быть может, найти какую-нибудь нехитрую работёнку и как следует развлечься. Со вторым у меня могли возникнуть некоторые проблемы — последние тридцать долларов в кармане джинс красноречиво намекали на необходимость скорейшего поиска любого заработка. Впрочем, на этот счёт я всё же решил побеспокоиться попозже. Фриско будоражил сознание не только предстоящими приключениями — память моя полнилась воспоминаниями о нескольких необычайно ярких и счастливых годах, которые наша маленькая семья провела здесь в покое и согласии. Отец как раз уволился с авиационной базы ВВС «Трэвис» близ городка Фэйрфилд, и вплоть до начала 91-го находился в полном моём распоряжении, чем я, разумеется, с нескрываемым удовольствием пользовался, наскоро привыкнув к счастливой жизни в полной семье.

Тем временем, мы с нетерпением гнали по въездной магистрали, восторженно глазея по сторонам. Даллас наполовину выбрался из потолочного люка и во всю глотку орал Дэвида Боуи, размахивая руками и изображая из себя конкретного идиота. Ребята на заднем сидении держали его за штанины, подпевали невпопад своими медвежьими голосами и громко гоготали над новыми шутками. Сидя за рулём, в те минуты я чувствовал себя неприлично удачливым малым — мои друзья, дорога и народившийся день впереди делали жизнь во сто крат краше.

Аарон всегда находился в стороне. Жил в палатке на краю лагеря, никогда не участвовал в посиделках для поднятия духа, не вызывался добровольцем ни на одно задание. Он был объектом обсуждений для тех членов группы, которые считали себя правыми решать, какой меточник достоин быть среди  них, а какой – нет; Нил не казался им подходящим вариантом, но сплетникам затыкали рот успешные походы молодого человека в город. Аарон не имел привычки обращать внимание на людей, он не любил долго мусолить в голове их слова и поступки. Долгое время пребывания в лагере Нил не общался ни с одним из меточников. Но – человеку нельзя без человека.

Парень знал, что у него не хватит сил завести друзей, ведь в памяти сохранились яркие и точные воспоминания о дружбе с людьми, погибшими при катастрофе. Слово «дружба» отдавала в его голове резкой болью, и Аарон убеждал себя, что не предаст тех, кого с ним рядом уже никогда не будет. Этот вывод нездорового сознания казался ему единственно правильным.

Заводить разговор – ну или хотя бы не обрывать вопрос человека односложным ответом – Нил стал не так давно, возможно, год назад, когда тренировки способности стали давать результаты, и он уже мог ее контролировать. Тогда Аарон почувствовал некоторый подъем, несильный, но заставивший его выпутаться из нитей вечного молчания.

Агата Раске не была тем человеком, которого примечал за какие-то действия Нил с момента попадания в лагерь. Возможно, потому, что она была в некотором роде похожа на него; она не славилась особым дружелюбием и коммуникабельностью. Чаще всего Аарон видел девушку в компании с юной блондинкой, которую долгое время считал за ее сестру. Впервые они обменялись парой фраз на задании в городе. Нилу показалось, что Агата не сильно рада уделять внимание чужаку, но впредь он не ставил барьер на общение с этой девушкой.

К осени Аарон мог рассказать о ней что-то более чем «Раске не составит труда убить меня одним лишь взглядом». Он все еще чувствовал, что разговоры с ним Агате скорее в тягость, чем в удовольствие, но не обращал на это внимания. Нил не набивался никому в друзья и не впал бы в депрессию, если бы кто-либо – та же Раске – в любой форме попросил от себя отстать. Но вновь и вновь говорил: – Раске, было бы неплохо, если бы ты снизошла до беседы со мной.

Аарон редко шутил, и ему нравилось, что с некоторыми людьми он мог на несколько минут стать живым и вспомнить, ощутить себя прежнего. Все это было жалким подобием Нила_до_катастрофы, но придавало сил для смирения с очередным наступившим днем его ничтожного существования.

В середине октября, когда вся группа готовилась к наступлению зимы, и Аарон нередко выбирался из Квинса на то или иное задание, молодому человеку пришла в голову идея, которая могла оказаться там, в его мыслях, только в счастливые годы университетской учебы. Идея рискованная, идея необдуманная. Ночью Нил пробрался к палатке, где жили Агата и Орсон. – Как насчет утренней прогулки по берегу океана?

Меточникам, которые прятались под обломками в Квинсе, хорошо было известно, что береговая линия была уничтожена катастрофой и там, где находились нью-йоркские пляжи, теперь лежат груды обломков зданий, машин и прочих богатств прежнего мира. Но дело было не в красивых видах, а в том, что это – выходящее из правил, это – нарушение законов всей группы; риск, который должен был послужить глотком свежего воздуха. Аарон не знал, почему он захотел разделить этот риск именно с Агатой. Возможно, интуитивно чувствовал, что она не откажет, и они на один ранний час смогут забыться.

В назначенное время они встретились. На Аароне было надето достаточно одежды, чтобы та скрывала все ответвления его метки. Девушке, казалось, сделать это было несколько сложнее. – Скоро будешь вынуждена заматываться как ниндзя, Раске.

Они выбрались из лагеря. В утренние часы в Квинсе дул сильный ветер, по коже бегали мурашки. Нил придерживал рукой рюкзак с вещами первой необходимости [хочешь выжить – всегда будешь носить с собой], закинутый на одно плечо. На побережье наверняка было еще холоднее, и Аарон не стал бы противиться забраться на какое-нибудь здание, чтобы посмотреть на океан с расстояния.

Он держал дистанцию между собой и Агатой, но старался не отставать от нее, чтобы иметь возможность разговаривать. Нил усмехнулся и спросил: – Почему ты приняла мое предложение? Разве ты не боишься попасться в лапы правительства, Раске? Хотя, знаешь, по-моему попасться командиру альфы – куда страшнее.

Действительно, если об их побеге узнает начальство лагеря, будет полный провал. Такой вариант событий Аарон обдумал еще ночью: признается, что виноват только он, а Агата была вытащена из палатки насильно. Конечно, дополнению насчет девушки вряд ли поверят – она бы смогла дать отпор – но он думал, что отбывать наказание, в случае чего, придется только ему.